Мы так часто обманываем себя

Молодая женщина зажмурилась, напряглась всем телом и замерла на вдохе. Пальцы рук, которыми она вцепилась в кресло, побелели. Губы, как тонкая струна.

– Я еще ничего не делаю, расслабься, девочка, и не мешай мне, – сказала я равнодушно и продолжила своё дело. Подтянув матку, ввела маточный зонд. Семь сантиметров. Освободив внутриматочную спираль от упаковки, подготовила её к введению в полость матки.

– Сейчас будет немного неприятно. Вот, так. И всё.

Я вернулась за стол и продолжила писать в амбулаторной карте.

Марина Веткина. Еще нет шестнадцати лет. Месяц назад сделала прерывание беременности в позднем сроке по социальным показаниям. Девочка, которая, несмотря на свой возраст, уже научилась раздвигать ноги, совершенно не задумываясь о последствиях, и которую, благодаря возрасту, без проблем избавили от ненужного ребенка. И куда смотрит мать, тот единственный человек, который всегда должен быть рядом со своим ребенком?

– Сядь, – сказала я, кивнув головой на стул, и когда она села, продолжила, – попробуй хотя бы эту неделю половой жизнью не жить. И начнешь сегодня пить вот эти таблетки.

Придвинув по поверхности стола упаковку метронидазола, я посмотрела в глаза девушки и вздохнула. Полное отсутствие интеллекта.

– Иди, придешь через неделю на осмотр.

Мы так часто обманываем себя, глядя с надеждой в глаза людей и думая, что они слышат нас. Говорим правильные слова, объясняем необходимость тех или иных действий, даем нужные советы. Я почему-то уверена, что она уже сегодня нарушит все мои рекомендации.

И – мне всё равно.

С такими пациентками, главное, всё правильно и красиво оформить: подробно и обстоятельно написать в амбулаторной карте, взять информированное согласие на введение внутриматочной спирали, дать бесплатные препараты, и – забыть.

Потому что я не её мать и ничего не могу изменить.

– Можно войти?

Я подняла голову от амбулаторной карты и посмотрела на женщину, заглядывающую в кабинет.

– Отчего же нет, попробуйте, – сказала я меланхолично. Близился конец рабочего дня. Я устала от бесконечной вереницы лиц, от разговоров и от необходимости решать чужие проблемы. Кто бы мне помог, кто бы мне подсказал, как сделать правильно. Хотя, что есть «правильно», не ясно и мне самой. Наверное, правильно – это в соответствии с христианскими заповедями, которые уже давно и прочно занимают свои места в хромосомах человека.

Но – не убий, одна из самых нарушаемых заповедей. И всегда можно найти оправдание убийству, словно, найдя объяснение самому себе и окружающим, можно спокойно забыть о том, кто не нужен в данный момент. Он уже жив, бьется сердце, но, – заочно предан и не допущен в эту жизнь.

Иногда мне кажется, что моя работа сродни труду священнослужителя, раздающего индульгенции. Я должна выслушать, понять и помочь принять решение. Не судить, если оно неправильное. Да, конечно, понимаю, что нет крыши над головой, и на работе денег мало платят. Вот и уволить могут в любой момент, как тогда жить. Еще только на третьем курсе, вся учеба впереди и сейчас бросить ну никак нельзя. Да, я согласна, что потерять пару лет сейчас невозможно. Если сейчас институт не закончить то, вряд ли, когда-нибудь это произойдет.

Муж категорически запретил – что же, это объективная причина. Время сейчас такое. Кризис, непогашенный кредит, сами недоедаем, и детей не сможем прокормить.

Мы так часто обманываем себя, рассказывая своему сознанию оправдательные сказки, заставляя его заснуть сладким сном. Поем песни, в которые постепенно сами начинаем верить, и – прости, но не сейчас, еще не время, вот, может, через пару-тройку лет. И обманутое сознание принимает доводы, заставляя замолчать материнский инстинкт.

– Что беспокоит? – спросила я, глядя на медицинский полис.

Анна Сергеевна Белявских, двадцать два года, проживает на моем участке, полис выдан на неработающее население.

– Меня ничего не беспокоит. Вот только месячные вовремя не пришли и тест на беременность положительный.

Я, глядя на неё, задала следующий вопрос:

– Вам беременность нужна?

– Да.

Она улыбается. Женщина, сидящая передо мной, спокойна. Движения замедленны. В глазах счастливый блеск будущего материнства.

– Вы, Анна Сергеевна, сейчас не работаете?

Она кивнула.

– Наверное, муж хорошо зарабатывает и прокормит вас с малышом? – спросила я, пытаясь понять пациентку. У женщины довольное лицо. Я бы даже сказала – счастливо-непробиваемое лицо.

– Муж против, – ответила она, пожав плечами, – ну, да ничего, принесу девочку из роддома, обрадуется.

Улыбка Анны Сергеевны становится еще шире, словно она не понимает идиотизма своих слов.

– У вас сейчас есть где жить? Может, своя квартира?

– Нет, мы снимаем квартиру в малосемейке. Тесно, конечно, ну, да, в тесноте, да не в обиде.

Я хочу ударить её. У меня сейчас нет других мыслей и желаний. В правой руке зуд – вот бы врезать со всего маху по этому дебильно-счастливому лицу! Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, я, тихим голосом и раздельно выговаривая слова, задала очередной вопрос:

– Муж против этой беременности, своей крыши над головой нет, и работы нет, – вы хоть понимаете, что сейчас говорите?

– Доктор, – она вдруг приблизилась ко мне, прижавшись грудью к краю стола, – вы знаете, как я сегодня утром была рада. Смотрю на тест. А там две полоски. И я разрыдалась, как дура. Стою в туалете над унитазом и навзрыд плачу, словно на этой бумажной полоске что-то ужасное нарисовано.

Она засмеялась. В глазах женщины набухли слезы.

Неожиданно для меня самой, мои глаза тоже намокли.

– Ладно, раздевайтесь за ширмой, – я показала рукой на гинекологическое кресло за ширмой, старательно отворачиваясь от пациентки, – давайте убедимся в том, что беременность есть, и тест не ошибся.

Стандартный осмотр. Матка мягкая, увеличена до шести недель беременности. Всё так, как должно быть.

Анна Сергеевна, лежа в гинекологическом кресле, говорит:

– Девочка. Я знаю, что там девочка. Я уже начала говорить с ней. Ну, после того, как мужу утром сказала, а он накричал на нас. Так и сказала доченьке – Сашенька, дорогая, наш папа в душе добрый, просто всё это очень неожиданно для него. Он нас любит. Потом привыкнет к мысли, что ты есть и обрадуется, так же как и я. Кстати, я сказала вам, что назову девочку Сашей?

Кивнув, я сказала, что она может вставать и одеваться.

Мы так часто обманываем себя, позволяя эмоциям брать верх над рассудком. Наивно верим в то, что сами себе придумываем. Строим воздушные замки. Возводим чертоги из пустых надежд и розово-объемных иллюзий.

Анна Сергеевна, получив рекомендации и время следующей явки, ушла, унося своё счастье. А я, глянув на часы, поняла, что рабочий день закончился.

Медленно расстегивая белый халат, я словно снимаю защитный слой врачебной отстраненности. Именно сейчас так хочется заплакать, потому что я по-прежнему не уверена в своем решении. У меня есть выбор, и так сложно сделать его. Легко решать за других людей, давая рекомендации. Легко советовать, как поступить. Почему же мне самой эти советы не помогают? Почему же мне самой так трудно сделать единственно правильный поступок?

Мы так часто обманываем себя, пытаясь погасить пламя эмоций, используя доводы рассудка, как единственно верные и правильные. Раскладываем всё «за» и «против» на весы и ждем, какое решение они выдадут. Что перевесит? И боимся узнать результат, уже подсознательно зная ответ.

Когда я вышла на крыльцо поликлиники, он уже был там. Стоял чуть в стороне, ближе к ограде больницы. Я сделала вид, что не заметила его и пошла к автобусной остановке. Я предполагала, что увижу его, но полной уверенности не было. И то, что он пришел, говорило о многом. Но – решать всё равно мне.

– Добрый вечер, Маша.

Я, механически ответив на приветствие, словно идущий рядом мужчина всего лишь случайный знакомый, продолжила свой путь.

– Я подумал и понял, что не прав, – сказал он, суетливо жестикулируя руками, – послушай, я бы хотел, чтобы ты забыла о том, что я сказал утром. Понимаешь, я просто испугался. Ты так неожиданно сообщила о ребенке, что я растерялся. Ну, и наговорил всяких глупостей.

– Поздно.

– Что поздно? – спросил он. В голосе искреннее удивление. Он сейчас весь в себе – в мыслях об отцовстве и в решимости сделать всё правильно. Он тоже построил в своем сознании воздушное сооружение – гигантский замок, в котором появилось место и для нас с ребенком.

– Помнишь, я тебе рассказывала о медикаментозном аборте? Ну, принимаешь таблетки и, фьють, всё вылетело?  – сказала я, остановившись и повернувшись к нему лицом. Увидев, как он кивнул головой, я добавила:

– Так вот, уже поздно, потому что я сегодня выпила эти таблетки, и пути обратно нет. Неважно, что ты сейчас думаешь, неважно, что ты сейчас говоришь, для меня важно то, что ты сказал утром. Время нельзя вернуть назад. И, вообще,  я не хочу видеть тебя рядом с собой, потому что ты предал не только меня, но и нашего не рожденного ребенка. Надеюсь, это понятно.

Он снова кивнул, и теперь это движение выглядит таким обреченным, что мне даже чуть жалко его. Но я повернулась и пошла дальше. Мне совсем не хочется, чтобы он догнал меня, и, слава Богу, этого не происходит.

Я стояла на автобусной остановке и смотрела на проезжающие мимо автомобили. И думала о таблетках, которые лежали у меня в ящике рабочего стола. Завтра я дам их пациентке, которая уже заплатила деньги за медикаментозный аборт. И избавлюсь от соблазна.

Мы так часто обманываем себя, глядя на будущее сквозь розовые очки. Верим, что всё сложится прекрасно, что этот мир создан для нас, что счастье обязательно придет. И, может быть, благодаря этому самообману, жизнь неизменно продолжается.