Пришествие

Пришествие

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. Евангелие от Матфея 7:15.

Он вошел в деревню с запада. На рассвете, щурясь навстречу яркому солнечному диску. Подставляя лицо ветерку, порывы которого путали песочного цвета длинные волосы. На нем была висевшая мешком пестрая рубаха, явно с чужого плеча. На ногах рваные в разных местах джинсы. Пустая холщовая сумка на плече. Человек вышел на проселочную дорогу, словно не замечая мелких камешков, на которые ступали босые ноги.

Человек неопределенного возраста с правильными чертами лица равнодушно посмотрел на покосившийся столб с погнутой табличкой, часть букв на которой  были заляпаны грязью. Снова прищурился навстречу солнцу и пошел, неспешно и размеренно, к первым домам деревни.

Николай, мужик, разменявший пятый десяток, хозяин первого на его пути дома, мучился тяжелым похмельем. Проснувшись рано утром от нестерпимого желания помочиться, он вышел на крыльцо своего дома, и, приспустив трусы, смотрел на струю, падавшую на любовно посаженные женой цветы. Он ненавидел солнце, которое усиливало головную боль. Ненавидел эти проклятые цветы, запах от которых разрушал мозг. Ненавидел этот мир, в котором вчера кончился самогон, а значит, придется идти на поклон к бабке Марье. И он ненавидел человека, который стоял у калитки и смотрел на его мучения. Заправив хозяйство в трусы, Николай попробовал сплюнуть, но вылетевшая  из пересохшего рта тягучая слюна упала ему на грудь. Еще больше разозлившись, он хрипло крикнул:

– Ты что, козел, стоишь, смотришь? Сейчас собаку с цепи спущу.

Человек не испугался. Открыв калитку, он вошел и направился к Николаю.

– Шарик, фас! – крикнул Николай.

Из конуры выскочила худая дворняга и, гремя цепью и виляя хвостом, подбежала к человеку.

– Тебе что надо? – угрожающе сказал Николай, оглядывая окружающие предметы в поисках подходящего оружия. Заметив топор, протянул руку и схватил его.

Человек, подойдя достаточно близко, посмотрел в глаза Николаю и что-то сказал.

– А? – переспросил Николай. – Что ты сказал?

– Я говорю, жить хорошо, – спокойно повторил человек, затем повернулся и ушел.

– Хорошо, говоришь, – задумчиво повторил Николай, и внезапно понял, что действительно хорошо. Перестала болеть голова, ушла дрожь в ногах, и исчезло ощущение, что вот-вот вырвет. Он посмотрел на обосанные цветы и улыбнулся их утренней красоте.

– Эй, Варя, что у нас есть пожрать? – крикнул он, поняв, что хочет есть. И поставив на место топор, по-прежнему улыбаясь, вошел в дом.

Через три дома на завалинке сидел дед. Хорошее у него было место – с видом на достаточно широкий пруд, вдоль которого тянулась деревня, и на дальний лес, из-за которого каждое утро поднималось солнце. Подслеповато щурясь, он смотрел на идущего по деревенской улице человека.

«Не наш, – подумал он с надеждой, – и, похоже, издалека».

– Здравствуй, добрый человек, – первым поздоровался дед, которому было интересно пообщаться с новым человеком, пусть даже тот выглядел оборванцем.

Кивнув в ответ, человек сел рядом и сказал:

– Я смотрю людей в деревне мало осталось. Большая часть домов заброшена.

– Да, – мотнул головой дед, – пятнадцать человек в деревне осталось. Молодежи нет, детей рожать некому.

И, пожевав губами, задал мучивший его вопрос:

– А у тебя, мил человек, закурить нет?

Человек снял с плеча сумку, и, сунув в неё руку, протянул деду пачку «Примы».

Чуть не задохнувшись от такого подарка судьбы, дед первым делом поднес пачку к носу и вдохнул запах табака.

– Ох, сынок, уважил! – пробормотал он, открывая пачку и судорожным движением извлекая первую сигарету.

Сделав две затяжки, дед заметно повеселел и стал рассказывать:

– Раньше у нас хороший колхоз был, народу много было. Потом колхоз развалился, работы не стало, и народ стал разбегаться. Молодежь в город подалась. Сначала клуб закрыли, затем фельдшер уехал в город. А год назад и магазин перестал работать. Совсем плохо стало, когда провода кто-то срезал – теперь ни радио, ни телефона, ни телевизора нет. Живем отрезанные от всего мира. У Макаровых, – дед махнул рукой дальше по деревенской улице, – раз в полгода сын приезжал,  я у него курево заказывал. А теперь и он не приехал. Сижу вот теперь и страдаю, – со счастливой улыбкой закончил свою короткую исповедь дед.

Человек терпеливо слушал и кивал в нужных местах.

– А, ты, сынок, издалека?

– Да, издалека, – кивнул человек.

– Что тебя к нам привело? – задал следующий вопрос неугомонный дед.

– Иду к людям с благой вестью, – чуть торжественно ответил человек, и, помолчав, добавил, – рассказываю о том, что жить хорошо.

Дед, поперхнувшись дымом, закашлялся. Или засмеялся. Когда поднял заслезившиеся глаза, человек внимательно смотрел на него.

– И тебе, дед, жить хорошо.

Человек встал и пошел дальше. Дед, так и не поняв, что хотел сказать его собеседник, привстал с завалинки, чтобы спросить, что тот имел в виду.

И почувствовал силу в своих ногах. В последние десять лет он тратил около получаса, чтобы добраться от дома до завалинки. Сейчас же, словно молодой, он бросился в дом, рассказать бабке о человеке и о своих ногах.

Глафира, шестидесятилетняя вдова, с трудом передвигая ноги, несла коромысло с двумя ведрами воды. В последнее время стало трудно носить воду, но никто за неё это не сделает. Как же она сейчас проклинала тот день, когда не настояла на том, чтобы покойный муж выкопал колодец в их дворе. Сейчас бы не пришлось идти через четыре дома к соседскому колодцу за водой.

Завидев человека, идущего навстречу, она поняла, что хочет отдохнуть. Конечно, потом трудно будет снова поднимать ведра на плечах, да и дом уже рядом, но именно сейчас она поняла, как нестерпимо болят плечи.

– Здравствуйте, – поздоровался человек, и эта вежливость сразу расположила Глафиру.  Плавно опустив ведра на землю, она расправила плечи и поздоровалась в ответ.

– Хорошо тут у вас, – сказал человек.

– Да, хорошо, – согласилась Глафира, и, оглядев незнакомца, спросила:

– А вы кто будете?

– Человек, – ответил тот, и, повернув голову, посмотрел в сторону пруда.

– Там, за прудом на пригорке развалины церкви, – сказал он, не спрашивая и не утверждая.

Глафира, непроизвольно повернув голову, тоже посмотрела на пригорок за прудом, где были давно заросшие кустарниками и травой останки церкви.

– Да, давно её разрушили, лет пятьдесят назад, – и чуть подумав, добавила, – а может и больше.

– А чего ж не восстановили? – спросил человек.

Глафира пожала плечами. Она действительно никогда не задумывалась об этом.

– И хорошо, – кивнул головой человек, – церковь – это от лукавого. Ни к чему возводить чертоги во имя Господа. Путь к Богу ни через церковь, возведенную людьми, а через храм, построенный человеком в своем сердце.

И снова с улыбкой, добавил:

– Хорошо у вас тут, душевно.

– А зовут тебя как, человек?  – спросила Глафира, даже не пытаясь вникнуть в смысл его слов.

– Иисус, – просто сказал человек и пошел к пруду.

Остановившись на берегу пруда, он наклонился к земле.

– С кем это ты, Глафира, разговаривала? – спросила подошедшая подруга Маланья.

– Не знаю, бродяжка какой-то, говорит странно, и назвал себя Иисусом, – ответила Глафира.

Они были одногодки, выросли в Советской стране, прошли все этапы советского воспитания от октябрят до членов партии, передовиков коммунистического труда в колхозе «Восход». Всю жизнь они верили в то, что видят глазами и могут пощупать руками, а слова для них были только словами.

Мужчина на берегу пруда повернулся к ним и громко сказал:

– Вам совсем не нужно ходить так далеко за водой, у вас здесь ключик бьет с кристально чистой водой.

И как бы в подтверждении своих слов, снова наклонился и, используя ладонь, напился воды.

Затем спустился к воде и пошел через пруд.

Две женщины, на лицах которых отражались абсолютно разные эмоций, – от равнодушия к испугу, от недоверия к удивлению, от страха к пониманию, от неверия к вере, – смотрели, как человек спокойно идет по водной глади, как расходятся круги по воде в тех местах, где вступает его нога. За те минуты, что человек шел по воде, мир остановился для них, неожиданно перевернулся с ног на голову, необратимо изменился, и, потрясенные, они молча смотрели на то, что было невозможно для их понимания.

Правая рука Глафиры сделала то, что всегда хранилось в глубинах её памяти, – размашисто перекрестилась. А язык сказал то, что еще полчаса назад казалось глупостью:

– Спасибо, Господи, что явил нам милость свою.

Через два часа все жители деревни пришли к останкам церкви. Там, на пригорке спокойно сидел человек. Глаза его были закрыты, руки сложены на коленях. Соблюдая тишину, они остановились невдалеке, – маленькая толпа, состоящая из тех, кто уже поверил, и кто недоверчиво смотрел на мужчину, спокойно сидящего на траве.

Человек открыл глаза и, глянув на них, сказал:

– Подходите ближе, братья и сестры, садитесь рядом со мной.

Он смотрел на то, как они суетливо рассаживаются вокруг него, смотрел на деда, который периодически подносил к носу сигарету и вдыхал запах табака со счастливым выражением лица, смотрел на Николая, самого молодого среди них, смотрел на тех, с кем уже говорил, и на тех, кто видел его в первый раз. И этот взгляд гасил переполнявшие людей эмоции. Глафира, которую бросало то в жар, то в холод, и которая суетливо перебирала в руках платок, вдруг успокоилась и умиротворенно сложила руки на коленях. Николай, будучи навеселе, внезапно протрезвел и стал серьезен на лицо. Бабка Марья, самая недоверчивая из всех, уже успевшая неоднократно высказаться по поводу «разных там проходимцев, которые бродяжничают и обманывают честных людей», сразу утеряла свой воинственный пыл и смиренно опустилась на траву.

В наступившей тишине, которая нарушалась только редкими порывами ветра, человек начал говорить:

– Блаженны те, кто не знает дороги в церковь, ибо не испорчены их души сладкоречивыми церковниками.

– Блаженны те, чьи мысли не заняты пустыми молитвами и глупыми просьбами к Богу, ибо отвлекают они от познания истины.

– Блаженны те, в чьем сердце пустота, ибо есть у них возможность возвести там свой храм веры.

Человек не повышал голос, не пытался выделить отдельные слова, иногда говорил отдельными предложениями с небольшими перерывами, иногда без перерывов, – он говорил, и люди внимали каждому слову, как давно ожидаемому откровению, кто с выражением удивления и понимания на лице, кто с радостью и счастьем, а кто и со слезами на глазах. И даже деревенский дурачок Иван, не понимая ни слова, заворожено слушал его голос с открытым ртом, из которого стекала тонкая струйка слюны.

– Есть ли истина в этом мире, или всё сказанное и написанное – суть слова лживые, что, услышав однажды, люди передают друг другу из поколения в поколение. Есть ли рай, которой ждет праведника, и ад для грешника. И что есть грех и праведная жизнь.

– Все это только слова, сказанные мною.

– Слова, что извратили мои же ученики, слова, из которых за многие годы исчезли даже зерна истины.

– Молитвы, что каждый придумал для себя, и, повторяя их бесконечно, думает, что близок к Господу.

– Правила, что церковники навязали людям и которые так далеки от того, чему я учил.

– Ритуалы, суть которых бесконечная суета перед лицом Господа нашего в тщете мирского безумия.

– Блаженны те, кто не знают этого, кто как чистый лист перед Богом, – для них истина, как откровение, а вера – неподдельна.

– Путь мой долог и радуюсь я тому, как много таких людей встречается на моем пути. Разные люди, разные слова и мысли, но большая часть из них понимает и принимает то, что я им несу. И возрадовавшись вместе с ними, я иду дальше.

Иисус снял с плеча пустую холщовую сумку и вынул из неё большой каравай черного хлеба. Маланья, вздрогнув всем телом, прикрыла рот, чтобы не вскрикнуть от удивления.

– Преломим хлеб, братья и сестры, ибо он есть плоть от плоти Господа нашего, и дан он людям милостью Божьей, – сказал человек, отламывая себе кусок от каравая и протягивая остальное людям. Откусив от куска, он положил хлеб на траву, и вновь засунул руку в свою сумку. На этот раз он извлек металлическую миску. Поставил её перед собой, поднес левое запястье к ней и быстрым движением большого пальца правой руки рассек кожу. Люди широко открытыми глазами смотрели, как тонкой струйкой стекает темная кровь в миску, внимая словам.

– Причастившись кровью моей, что тоже часть Бога, станете настолько близки к Богу, насколько это возможно, и, возрадовавшись сему, наступит мир в сердцах ваших.

Человек протянул миску вслед за хлебом и молча смотрел, как каждый из сидящих делал глоток его крови. И как только последний из них, дурачок Иван, отпил из миски, он сказал:

– И пребудет с вами всегда вера в Господа нашего, храм которому возведен в сердце вашем.

Человек встал и методично обошел каждого, прикладывая пальцы к шее. Убедившись в том, что люди мертвы, он повернулся лицом на запад, поднял голову к небу и отправил короткое сообщение:

«Корпорация Ситроникс. Модель «Иисус». Серийный номер 0985.

Местонахождение: Уральский регион. Деревня Васюки.

Объекты:  Пятнадцать человеческих особей.

Действия: Полная зачистка завершена».

После чего, не оборачиваясь на безжизненные фигуры, сидящие и лежащие на траве, забросил холщовую сумку на плечо и пошел вперед размеренным шагом, оставляя заходящее солнце за спиной.

Рассказ “Пришествие”

Рассказ “Удиви меня“