Таричетай – фрагмент книги

Солнце стало основательно припекать, когда мы, поднявшись на небольшой холм, увидели людей. Я пересчитываю их – мужчина, подросток и две женщины. Река, ровные ряды возделанной земли, зелень растений и неказистый дом среди невысоких сосен.

– Ишь, как засуетились, – хмыкает Парашистай, – не иначе, как они готовят нам торжественную встречу.

– Homo homini – lupus.

– Что? – переспрашивает Парашистай.

– Человек человеку – волк, – перевожу я свои слова, – эти четверо явно не в первый раз сталкиваются с людьми, и ничего хорошего от нас не ждут. Поэтому можно понять, почему у мужика такое недовольное лицо и топор в руках. Он готов оборонять себя и своих близких.

– Если бы только недовольное, да он готов нас убить, – говорит Парашистай тихо, потому что мы уже достаточно близко подошли к дому.

Он медленно выходит вперед. Расстояние между ним и мужиком совсем небольшое – шагов пять, не больше. Глядя на человека напротив – лицо в морщинах, в глазах отсутствие страха, на теле старая давно выцветшая рубаха, большие натруженные руки, сжимающие топорище, короткие в заплатах штаны и босые ступни, твердо стоящие на земле, – Парашистай подумал, что если такие мужики выжили, то для человечества еще не всё потеряно. Именно они вытащат человека из объятий голодной смерти. Именно эти работяги вернут жизнь на планету.

– Мир дому твоему, человек, – спокойно говорит он, чуть склонив голову, – мир и благополучие тебе и твоей семье. И да пребудет Бог с тобой, и да защитит он тебя и твою семью на долгие времена, ибо, живя с Богом в согласии, всегда можешь рассчитывать на его помощь в трудную минуту. Ибо тогда Бог с тобой, когда ты с ним.

Услышав сказанные пришельцем слова, мужик чуть расслабился, но топор не опустил.

– И вам добра и мира, путники мимо проходящие. И вам божьей помощи в вашей долгой дороге. Ибо сказано: человек человеку – прохожий.

– Кем сказано? – улыбнувшись, спрашивает Парашистай, понимая, что мужик перефразировал только что сказанные Таричетаем слова.

– Мною.

Мужик отвечает резким голосом, словно хочет сказать, что он нам не рад, – и в этот момент из-за его спины выскакивает подросток.

– Тимофей! – кричит мужик, дернувшись всем телом и занеся топор над головой.

Юноша, глаза которого смотрят мимо собеседника, протягивает правую руку и говорит, растягивая слова:

– Боженька мне сказал, что ты придешь. Да, так и сказал. Меня зовут Тимофей, а как твое имя?

Сделав вращательное движение головой, он все-таки смог посмотреть в глаза собеседнику. И улыбка украшает его лицо, вернув разум в глаза.

Парашистай, улыбнувшись в ответ и легко сжав протянутую руку, говорит:

– А я – доктор Ахтин. Мой друг зовет меня Парашистаем, но ты можешь называть меня Михаилом.

– Да, Боженька так и сказал, – придет доктор и поможет нам.

– Тимофей, отойди от него! – снова выкрикивает мужик. Он топчется на месте с поднятым над головой топором, не решаясь напасть первым, и не собираясь оставлять сына без защиты.

– Это мой папа по имени Трифон, – Тимофей тянет меня за руку. Когда мы подходим ближе к Трифону, Тимофей протягивает ему левую руку и говорит:

– Папа, возлюби ближнего своего, ибо он есть Бог.

Мужик, сжав губы и побледнев, медленно опускает топор и делает первый шаг вперед.

– Папа, пожалуйста, возлюби ближнего своего, ибо он есть Бог, – настойчиво повторяет Тимофей.

– Уж прямо-таки Бог, скажешь тоже,- недоверчиво бормочет тот в последний раз и берет сына за руку, – обычный человек, а ты кощунствуешь.

Мы стоим, держась за руки, совсем недолго, но этого вполне хватает, чтобы недоверие ушло. И еще, перед тем, как руки подростка разжались, я через их тепло вижу достаточно много, в том числе, и то, чем могу быть полезным этим людям.

-Вы правы, я, конечно же, не Бог, – сказал Парашистай.

– Мой сын порой много чего придумывает, – кивает Трифон, – не надо верить его словам.

Тимофей, широко улыбаясь, стоит и совершает вращательные движения головой, хаотично перемещая взгляд в пространстве. Он явно доволен тем, что люди нашли общий язык, и это легко читается по его лицу.

– Тимофей, что тебе говорил Боженька обо мне? – спросил Парашистай, присев рядом с юношей, чтобы глаза были на одном уровне

Подросток, услышав обращение к себе, на миг замер, а потом тихо пробормотал:

– Он сказал, что придет доктор и вылечит нас. Я так много вижу и слышу, что мне порой становится грустно и хочется плакать, – совсем тихо говорит Тимофей, приблизив губы к моему уху, – но мне совсем не хочется огорчать папу и маму.

– Давно я не видел, чтобы мой сын так был рад чужим людям и так говорил, – качает головой Трифон.

–  Трифон, ты не будешь возражать, если мы останемся здесь ненадолго.

– Отчего же нет, конечно, будьте, как дома, – пожимает плечами Трифон, опустив глаза и пряча за спину топор, –  и, кстати, извините, если что не так.

Парашистай сидел и смотрел на течение. Река медленно несет свои воды, день близится к закату. Умиротворение заставляет смотреть на окружающий меня мир с удовольствием.

Мы только что пообедали, и этот прием пищи для нас был пиршеством. Вареный картофель, грибы, репа, травяной чай. Вкусно и обильно.

Таричетай с Полковником о чем-то говорят с Тимофеем, сидя у дома, и, судя по жестам Якова, он чрезвычайно доволен, что подросток его видит и слышит.

Трифон подошел и сел на траву.

– Замечательно тут у вас, – сказал Парашистай.

– Да. Хорошее место. Тимофей его нашел.

– Твой сын держит Бога за руку. Ты знаешь об этом?

Трифон мотает головой.

– Он просто не такой, как мы. И я его люблю.

Трифон не верит тому, что сказал Парашистай.

– Ладно. Давай поговорим о тебе.

– А что я? – удивился Трифон.

– У тебя есть проблемы. Может, ты не заметил, но твой сын сказал, что тебе нужна помощь.

– Ты имеешь в виду фразу моего сына о том, что ты вылечишь его и меня?

– Да.

– Я здоров, – недоуменно пожал плечами Трифон.

– Скажи мне, что там плывет по реке? – неожиданно спросил Парашистай, показав рукой на воду. Солнце практически ушло за горизонт, и в сумерках с трудом можно заметить сосновую ветку, плывущую по волнам. Трифон прищуривается, вглядываясь в указанном направлении, и через секунду отвечает:

– Нет там ничего. Вода и вода.

– Только вода, и ничего больше?

– Да.

Трифон, нахмурившись, посмотрел на меня:

– Ты думаешь, что у меня проблемы с глазами?

– Не думаю, а уверен. Может, стоит признаться самому себе, что в последнее время ты плохо видишь в сумерках и совсем ничего не видишь ночью. Днем, при солнечном свете, ты еще более или менее способен видеть, но скоро и дневное зрение будет ухудшаться. Если позволишь, я посмотрю, в чем твоя проблема.

– Ну, что же, посмотри, – недоверчиво сказал Трифон.

Парашистай протягивает руки и прижимает большие пальцы к глазам пациента, закрыв их. Остальными пальцами рук обхватывает голову.

Руки помнят всё, а вот сознание не желает создавать образы. Парашистай закрывает глаза и задерживает дыхание, – на долгие секунды, когда кажется, что не вздохнуть невозможно. На бесконечные минуты, когда время застывает в своем непрерывном течении.

И оно приходит. Это пугающее чувство того, что он может всё, что невозможного нет, что сознание способно распахнуться и увидеть невидимое, узреть неведомое, создать внутри слепок чужого сознания и, именно там, в зеркальном отражении, вылечить, избавить от страдания и сохранить. Помочь в сознании другого человека, исцелить от болезни, справиться с болью, сделать вместе с пациентом шаг вперед и вверх на пути к Богу.

Парашистай шумно выдыхает, словно только что вынырнул из смертельных глубин. Опустив руки, он смотрит на Трифона, в глазах которого застыл испуг и удивление.

– Что? – спросил Трифон.

– У тебя проблема с кровоснабжением глаз, думал, что будет хуже, но, в целом, всё не так уж и плохо. Завтра я избавлю тебя от небольшого нарушения кровообращения в венах глаз, и достаточно быстро зрение станет прежним.

Трифон кивнул, словно понял. Сглатывает слюну.

– Как-то это всё странно. И вроде хочется верить твоим словам, и страшновато. А вдруг ты не прав? Я уже достаточно давно понимаю, что со зрением плохо, но гоню от себя страшные мысли. Вся семья на мне держится, если я ослепну, они, – Трифон показал рукой на дом, – не выживут.

Трифон молчал пару минут и затем сказал:

– Знаешь, доктор, я теперь часто думаю о том, правильно ли я делаю, что не пытаюсь найти других людей. Мы с Аграфеной всегда жили отшельниками. Еще до того, как землю стало трясти, и начались пожары, мы ушли в тайгу. Не знаю, откуда, но я был уверен, что надо уйти как можно дальше от людей. Затаиться в тайге и пережить эти годы. Я сам принимал первые роды у жены. Нам было трудно, голодно, страшно, но – мы верили, что Бог не оставит нас. И, я думаю, только благодаря вере в Бога, мы выжили. У меня до последнего времени даже мысли не возникало о том, что нам надо к людям. И вот теперь, когда я понял, что могу ослепнуть, что Аграфена тоже стареет, что Маланья может остаться старой девой, а мой сын с его этим то ли даром, то ли наказаньем Божьим, я вдруг осознал, что мы сгинем без следа здесь. Растворимся в этих пустых пространствах, не оставив после себя ничего. И всё это может произойти в одночасье – сегодня мы живы, а завтра…

– Не о том думаешь, Трифон, – спокойно сказал Парашистай, – сгинуть без следа можно и среди людей. И сын твой – дар Божий. В этом даже сомнений быть не должно. Жизнь твоя сейчас только для него, – поднять на ноги, вырастить, выкормить. Остальное приложится, тем более что сын твой уже отмечен Богом, а, значит, его путь предопределен. И в тайгу подальше от человеческого общества тебя потянуло тоже не просто так.

Посмотрев на Тимофея, сидящего рядом с Полковником Яковом, Парашистай добавил:

– Завтра я еще посмотрю на твоего сына. Может, смогу что-то увидеть и понять, в чем его проблема и есть ли она вообще. Хотя, в любом случае, я уверен, что твой сын – избран. Не знаю для чего и зачем, но – у него свой путь и своя ноша. Впрочем, как у каждого из нас.