Работать в медицине – эпизод из Парашистай 5 книга

Свежий речной ветер. Я подставляю лицо ветру, и смотрю вдаль. Там, где вода сливается с горизонтом, пространство разделяется тонкой линией. Это как надрез на коже, – края чуть-чуть раздвигаются, линия набухает кровью, через пару секунд  рана станет красной полосой, разделяя тело на «до» и «после». Кажется, что сейчас я увижу кроваво-красное дно этой полосы, как прямой путь в бездну.

Белые облака на голубом фоне вверху, темная пропасть воды – внизу. Большинство теней полагает, что добро сверху, а зло снизу, Бог на небе, а Сатана во мраке пропасти.

Это было бы очень просто, если бы разделение на добро и зло действительно существовало. И это кажется таким справедливым и правильным.

Однако всё мираж. Там, на стыке воздуха и воды нет ни справедливости, ни правды, ни добра, ни зла.

Равнодушие и пустота.

Снизу и сверху.

И наивные надежды, которые питают сердца теней призрачными видениями.

Нож, рассекающий кожу, несет очищающую боль и благостную смерть. Шагни в бездну и отпусти сознание. Только так можно стать самим собой.

Глубоко вдохнув, я поворачиваю голову и смотрю в салон теплохода. Мы только отплыли от причала, а массовая попойка по случаю Дня медицинского работника уже в разгаре. Ритмичная музыка бьет по ушам, на танцполе топчутся несколько женщин. Кстати, представительниц слабого пола в салоне теплохода больше, чем мужчин, раз в двадцать. Если уж быть точным, то я вижу только троих представителей сильного пола, которые сидят в дальнем углу стола и тупо напиваются.

– Что, и вам это мероприятие не нравится? – слышу я голос.

Обернувшись, я смотрю на стоящего рядом полного мужчину. Заведующий одного из отделений детской хирургии, Сазонов Дмитрий Васильевич. Добрые глаза на круглом лице, короткая щетина на голове, округлый живот. Он чем-то похож на Винни-Пуха. Детская больница расположена рядом с нашей районной многопрофильной больницей, поэтому коллеги-педиатры принимают участие в этом праздничном вояже. Мне он знаком только лишь потому, что я знал Олега Антонова.

– Да. Как-то всё это выглядит убого. Напиться и забыться.

Я отвечаю на вопрос, глядя на водную гладь за бортом.

– И на это есть причины. Мы можем подняться наверх и там поговорить об этом.

Дмитрий Васильевич смотрит туда же, куда и я. Он говорит спокойно и даже как-то равнодушно.

– Давайте.

Мне любопытно поговорить с новым и интересным человеком, поэтому я легко соглашаюсь на предложение.

Мы поднимаемся на вторую палубу, где практически никого нет. Парень с девушкой, обнявшись, сидят за столом и о чем-то тихо говорят.

– Люба, Витя, а вы что здесь, а не внизу? – спрашивает Дмитрий Васильевич.

Девушка смущается, а парень говорит, что им тут лучше, и они не хотят вместе со всеми напиваться.

Улыбнувшись, Сазонов поворачивается ко мне и говорит:

– Мои ребята. Вот, молодое поколение, которым не нужно это – напиться и забыться. Хотя признаюсь, далеко не все такие, большая часть молодых докторов уже  потеряны для медицины.

И потом снова обращается к ним:

– Если не затруднит, дорогие мои, принесите нам что-нибудь выпить-закусить.

– Да, конечно, – согласно кивнув головой, говорит девушка, – мы сейчас, Дмитрий Васильевич.

Они уходят, а детский хирург показывает на стул рукой и предлагает:

– Садись, Михаил Борисович.

Он знает, как меня зовут, хотя мы не были представлены друг другу. И он быстро перешел на «ты», что импонирует мне. Излишняя вежливость и расшаркивание совсем ни к чему, особенно, когда я уверен в том, что мой собеседник, умный, опытный врач, и просто хороший человек. Удобно устроив свое большое тело на стуле со спинкой, Дмитрий Васильевич продолжает начатый на нижней палубе разговор:

– Я, Михаил Борисович, тридцать лет в этой профессии, прошел от ординатора до заведующего отделением, и, начиная с прошлого года, постоянно ловлю себя на мысли, что мне больше не хочется работать в медицине. Понимаешь, – он прищуривается, словно хочет разглядеть у меня на лице понимание, – прихожу в отделение и с трудом заставляю себя делать то, что умею и знаю. И понимаю, что так нельзя, и поделать с собой ничего не могу. Всё разваливается, – и в отделении, и в нашей городской и краевой медицине, и в стране вообще. Никто не хочет работать в медицине, зато всё хотят получать большую зарплату. На каждые  десять выпускников медицинской академии только один знающий и любознательный специалист, – остальные или хотят руководить, чтобы иметь доступ к государственной кормушке, или просто ничего не хотят делать. Смешно сказать, – мне практически некому передавать свои знания и опыт, – хотя это вовсе не смешно, а грустно. Вот, – Дмитрий Васильевич показывает рукой на Любу, которая с помощью своего друга несет на подносе тарелки с закусками и бутылку водки, – эта девочка, и еще один хороший специалист у меня есть, и всё! И больше никого!

Приняв поднос, он благодарит своих сотрудников, и, проводив глазами молодежь, сам разливает в рюмки водку.

– Давай, Михаил Борисович, за знакомство!

Я медленно выпиваю полрюмки водки и сразу перебиваю мерзкий вкус хрустящим огурцом. Дмитрий Васильевич на выдохе опрокидывает рюмку в себя, и, замерев на мгновение, медленно вдыхает воздух.

– Так вот, о чем это я?

– Молодежь работать в медицине не хочет, – напоминаю я.

– Да, точно. Но это еще полбеды. Система здравоохранения уничтожается, во всяком случае, у нас в крае. Всё, что создавалось десятилетиями, уничтожено за пару лет. Губернатор – прожектер и пиарщик, красиво говорит и потихоньку всё, что есть ценного в крае, продал или своим,  или московским финансовым структурам, а прибыль положил к себе в карман. Краевой министр здравоохранения, мальчик-мажор, который толком врачом не работал, делает то, что ему скажут, и как результат, частные клиники растут, как грибы, а муниципальная медицина находится на грани выживания. Впрочем, выше тоже надо смотреть, –  Дмитрий Васильевич показывает пальцем вверх, – когда у руля российского здравоохранения ставят менеджера, а не профессионала, то и внизу не стоит ждать умных руководителей.

Он снова разливает водку, словно не заметив, что у меня в рюмке что-то осталось.

– Давай, Михаил Борисович, выпьем за тех, кто по-прежнему хочет работать в медицине, кто пытается сохранить уважение к себе и к своему труду, – говорит доктор Сазонов тост, обреченно вздыхает, и быстро опорожняет свою рюмку.

Я вижу, что он хочет напиться. И забыться. Но мне интересно то, о чем он рассуждает. Поэтому я поддерживаю его, – выпив половину рюмки, я снова ставлю её на стол. И говорю:

– Ну, может, не так всё мрачно?!

Дмитрий Васильевич машет руками, и громко говорит:

– Нет, именно так. Мрачно и хреново. Реформа, инновации в медицине, модернизация, пилотные проекты, –  завалили нормальную медицину умными словами, и под этой кучей уже нет того, что было раньше. Это, как гвозди, которые вбивают в гроб бесплатной медицины. Словно платная медицина может решить настоящие и будущие проблемы врачей и пациентов. Будто если бросишь горсть монет рабам, то они с радостью и энтузиазмом увеличат производительность труда.

Теперь уже я наливаю водку в рюмки.

– Но ведь государство дает деньги на покупку новейшего оборудования, – говорю я, поставив бутылку на стол, – строятся современные медицинские центры, например, перинатальный центр и центр сердечной хирургии…

– Дорогой мой, – обреченным голосом прерывает меня хирург, – во-первых, оба центра построены на бросовых землях, на болоте, и кое-кто явно погрел руки на этом. Все проблемы у этих центров еще впереди. Ну, а во-вторых, они ни в коем случае не решат проблемы ни в акушерстве, ни в сердечной хирургии, ни в демографической ситуации, потому что будут здания, но некому будет работать в медицине. Еще лет десять-пятнадцать, и некому будет лечить обычных людей в небольших городах и поселках, потому что специалистов уже сейчас не хватает, и те, что сейчас работают, скоро разбегутся из-за нищенской зарплаты и тяжелого ненормированного труда. Конечно, кое-кто останется, но это уже не будут профессионалы высокого класса, которые хотят что-то изменить к лучшему, которые хотят помочь и вылечить. Представь себе картинку, – крупные медицинские центры, которые смогут оказать помощь далеко не всем, больницы для бедных, где ничего нет, ни нормального оборудования, ни хороших лекарств, ни профессионалов своего дела. И платные клиники, где смотрят не на здоровье, а на кошелек, и где сделают все, чтобы изъять деньги из кошелька. И каков будет результат?

Дмитрий Васильевич  поднимает руки, растопыривает пальцы, и сам отвечает на свой вопрос:

– В крупных центрах поток запущенных больных, где, как на конвейере, уже никто не будет обращать внимания ни на пациентов, ни на их родственников, ни на возможность выздоровления. В муниципальных больницах основными пациентами будут старики, алкоголики и инвалиды. В платных клиниках богатые пациенты будут платить за то, что им вовсе и не надо, и будут получать ту медицинскую помощь, без которой вполне могут обойтись.

Мы снова выпили. В голове появилось головокружение и чувство эйфории.

Я улыбаюсь. Наверное, со стороны это выглядит глупо, но Дмитрий Васильевич этого не замечает. Погруженный в свои мысли, он продолжает говорить:

– Еще одна огромная глупость – разделили поликлиники и стационары, создали систему фондодержания, и теперь в поликлинике будут максимально тянуть с госпитализацией, а стационары будут получать запущенные случаи, когда уже поздно что-либо сделать. Нельзя разделять амбулаторное и стационарное звено, – Дмитрий Васильевич ладонью, как саблей, рубит воздух, – потому что тогда разрушается преемственность в оказании медицинской помощи, и никто ни за что не отвечает. Эта ситуация хороша для менеджеров, которые видят только финансовые потоки, знают, как из них сделать свои состояния, и не замечают реальных проблем в медицине. Они не имеют никакого представления о том, что такое работать в медицине и что действительно нужно нам для лечения пациентов.

Я вижу, что Дмитрий Васильевич пьян. Его речь становится заторможенной, но свои мысли он пока излагает ясно и четко. Впрочем, я понимаю, что ему надо просто выговориться. Он ничего не может изменить в создавшейся ситуации, и это осознание своего бессилия и нарастающая несправедливость заставляют его мысленно беситься. Сегодня он спустит пар, и завтра, может быть, ненадолго у него будет легко на душе.